Знак Четырёх

      Мне 23, и моё состояние не квантовое. Я знаю это, потому что могу точно определить и скорость, и положение; согласно практике, акт измерения не повлияет на значение величины. Отсутствие продвижения инициирует бесконечный цикл, выйти из которого можно только в посёлок Авось. В этом (мой) символизм дороги — акт и путь, которыми публика покидает зрительный зал, смешиваясь с актёрами. Перечисленное лирическое отступление не имеет, впрочем, отношения к делу.

      В 2010 я взял +4 к интеллекту, но бонус почему-то зачёлся в мудрость. В надежде на обратный эффект (или на обратную силу) беру +3 к мудрости и +1 к удаче.
      Добрый день.

      Все собаки съедены; двадцатидвухлетний, красивый, без определённого рода занятий, я и сам всякого зверя вижу с именем его и не оставляю следов на полуденном снегу. Области нажитых мной умений составляют навигация и раввинские комментарии, а конкретные навыки исчерпываются списком из способностей точно и ёмко формулировать и улучшать текст, если он не лишён фактуры. Четыре пункта — небольшое, но священное число.

      Недавно я познал, что коммуникация, лишённая языкового контекста, неизбежно ведётся на уровне символов, и только этим отличается от разговоров в сказках. Потому что в сказке у героя есть выраженное на языке символов намерение, которое известно каждому собеседнику. Это задаёт языковой контекст и порождает категорию модуса: вежливо попросить, коварно обмануть, пророчески изречь. При этом коммуникативная цель любого персонажа в любом месте сказки заранее известна слушателю; я призываю недолго подумать и явно убедиться, что это так. Между тем, в обыденном заведомо коротком разговоре (например, в письме или текстовом сообщении незнакомцу) если цель выражается на языке символов (например, «цель главного героя: любовь»), то и весь разговор неизбежно утягивается в него. Мораль этого наблюдения заключается в том, что в некоторых случаях говорить следует коротко, ясно, знаками и по делу.

      Мои последние тексты создают ощущение весёлой, жизнерадостной шизофрении. Это побочный эффект переосмысления, отчаяния, либо их комбинации. Но теперь я реально понимаю всех этих людей; ощущение, что Блок в письмах, Бродский в "Диалогах", Мисима в интервью и прочие — не то что выпендриваются, но городят на простом материале надуманные замки — выветрилось. На мнении о них сие открытие не скажется, благо и для извращённого восприятия, и для столь сложного проектирования требуется известная искушённость.

      Между тем, кто объяснит, чем театр Но отличается от театра Кабуки? Википедия умеет много гитик, однако требуется прояснить заявление Кости, что в каком-то из классических японских театров было ровно пять (или что-то в этом роде) чуть ли не сценариев, которые только там и ставили первые лет 600 его существования. Есть ли идеи?

      "I'm a has-been. Who the fuck cares about me?"
      Shadow said softly, "You're a god."
      Wednesday looked at him sharply. He seemed to be about to say something, and then he slumped back in his seat, and looked down at the menu, and said, "So?"



      Всяко рекомендую Neil Gaiman's "American Gods" как книгу элегантно написанную, а также в равной степени глубокомысленную и всякого глубокомыслия лишённую.

      Выяснилось сегодня, что такое доброе предзнаменование. Столкнулся с прекрасной бывшей однокурсницей в окрестности пяти минут от момента, когда чья-то радостная рука, — сохрани Г-сподь бессмертную душу её владельца, — подняла у меня из кармана трёхлетний iPod. Приношу публичные извинения peach_morning, сказавшей 24 июня 2010 что-то в духе "Вы потрясающе бережливы".

      Stride piano на удивление доставляет. Правда, пристойной документации по нему нет, только мотивирующие примеры:

      Говорят, что есть два типа сенсеев. Одни всё подробно объясняют так, чтобы было понятно, и дают полезные упражнения в тему. Другие во время обучения выкручивают ученику мозг, чтобы тот постоянно бесился, а в конце вышел из себя и немедленно всё сам понял. Математике чаще учат по первому пути. Музыке и буддизму — по второму.

      Колесница движется на ездока. Ездок делает шаг назад и падает с пьедестала. В мифе мандан о Красной палке и в некоторых других бизоны, чтобы спасти мир от голода, предоставляют себя в пищу, в обмен на женщин. Для европейцев, открывших потребность систематизировать чужие мифологии, эта старая история есть продолжение более поздней — истории Марка (Сергеевича) и Клеопатры; я напомню. Марк Антоний, который был без ума от б[л]едной женщины и уже не мог уклониться от лавирования между имперскими претензиями Египта и видимостью управления Римом, в итоге проиграл всё и погиб от меча римлянина.


      Сюжет про неоспоримую смерть в обмен на временную любовь Клеопатры обыгран где-то в литературе, однако там не упоминается совершенно уместная, на мой частный вкус, подробность. Наутро (в прообразе истории — утром через 10 лет) герой не просто оказывается убит. Его тело разделяют на части, будто хотят делегировать свиньям, а затем семь из этих частей используют в выпечке хлеба, чтобы накормить египтян. Посылка о редуцируемости всякой истории к одной архетипической слишком наивна, чтобы быть ложной, просто настоящая редукция — это обнаружение паттернов, а не конечная череда обрезаний. Тот, кто манкирует неаподиктическими сущностями, рискует в конце концов оказаться в одной колеснице с религией и политикой. А она неотвратимо движется на ездока и, по словам одного императора, едва ли различит глубину его внутреннего мира.
      Так сказали мы все.

      А вот и три политические фотографии из Минска. Записи моих партий и комментарии к ним — по заявкам.

      Этот отрывок тишины — в виде картинки и двух фраз — я отметил почти ровно четыре года назад. Сколько-нибудь пристойная огранка его удалась только теперь.

      =============================
      Посланник прибыл на рассвете. Еле-еле первые лучи солнца коснулись колонных наверший Небесных врат, а его тёмная фигура уже показалась где-то там; приближалась. Он был укутан в чёрный плащ с капюшоном, надвинутым на лоб; непроницаемая тень скрывала его лицо даже несмотря на то, что вокруг постепенно светало. В том, как он шёл, читалось что-то от агентов госбезопасности или других исполнительных властей, которым нужно демонстрировать, а не маскировать собственное превосходство. Приблизившись к воротам, он остановился от них в нескольких ярдах. Архангел на страже медленно кивнул, и Врата беззвучно отворились, пропуская гонца внутрь, и так же беззвучно сомкнулись за его спиной. Посланник обвёл взглядом безграничное пространство небесного царства, сплошь зелёное и цветущее, пробежался глазами по верхушкам характерных деревьев с райскими плодами, сделал несколько шагов вперёд и постоял в раздумье. Когда солнце выдвинулось из-за горизонта уже наполовину, всё так же непрозрачно он вдруг пришёл в движение и направился куда-то поперёк поляны. Прямые солнечные лучи не задевали темноты под его капюшоном, и если бы не поляризованный свет, она была бы совершенно непроглядной.

      ***
      Томас проснулся на тёплой мягкой траве, и не открывая глаз потянулся. Вставать было явно незачем: едва ли осмотр царствия небесного не подождёт ещё минут двадцать, особенно если оно бесконечно или, например, здесь нет времени. То есть было бы неплохо немедленно пойти дёргать ангелов за кущи, ставить им рожки и делать другие подобающие экс-праведнику вещи, но острой необходимости в том пока что не наблюдалось. Тем самым он остановился на мысли, что можно бы полежать ещё. Тем более, что райское солнце как раз поднялось и теперь просачивалось сквозь кожу и заполняло чем-то навроде спокойствия и умиротворения. Он принялся размышлять о чём-то трудно определимом, – то ли о земных материях, то ли о правильности мироустройства, то ли о чём ещё сразу – и лежал, пока не осознал вдруг, что солнце без всякой видимой причины более не освещает его лица.
      Томас открыл глаза. Перед и ним и над ним нагромождалась фигура в чёрном плаще с, кажется, глубоким капюшоном, возвышаясь и заполняя собою. Солнце было где-то позади, а рассеянный свет как будто не оказывал на чёрное заваяние никакого воздействия. Фигура повела плечами, и плащ упал куда-то позади неё; тьма исчезла разом, мгновенно. Лицо, неразличимое перед этим, было теперь окружено сиянием, и точка узнавания абсолютно ошеломила Тома.
      Наслаждаясь произведённым впечатлением, посланник странно улыбнулся.
      «Hello, Mister Anderson, — произнёс он. — It's been a long time.»

      



7 июн 1942 — 20 окт 2011

         Я сначала хотел найти снимок, где он — это просто он. И не нашёл. Поисковик до отказа забит его военной формой, его ненавидящим взглядом, грозными или нелепыми выражениями лица. Те, кто продавал и продвигал его убийство, нуждались в таком — гольдштейновском образе; не столь удивительно, что с ходу о не очень известном деятеле больше ничего и нет.
         По источникам теперь невозможно установить, кто он был. Сквозь толщи пропаганд, контрпропаганд и прочих приставок немногое видно, а то, что видно, непонятно, в какую сторону оттирать. Вроде бы нетрудно поверить, что любая конкретная запись, будь то воспоминания посла (которые я читал, но не могу теперь найти ссылку), краткая биографическая справка, посты в блогах с подписью "из Ливии" или тем более что другое, — не фальсификация, не вымысел, не манипуляция. За слоем "очернить того, чья нефть нам нужна" может лежать и лежит ещё дюжина слоёв, выявить которые ещё сложнее, чем продраться сквозь них.
         Я знаю Муаммара Каддафи как человека, который правил Ливией хорошо и мудро. Полковник из воспоминаний бывшего разведчика мне глубоко симпатичен; он, наверное, делал всё правильно. Есть очень ёмкие образы. По двум-трём росчеркам и жмене деталей вдруг восстаёт цельная картинка. Да, не сам человек. Но образ, в который хочется верить — и вовсе не нелюдимого народогрыза, но — дальновидного, вдумчивого, тщательного полковника. Который стоял — вместе со своей страной — насмерть, когда его время пришло.
         Истины нет. Есть сборные образы, которые каждый может скомпоновать из роя обрывков по своему вкусу. Был ли Муаммар таким, каким я хочу его думать, — я не знаю.
         Но верю, что — был.